В детстве мне не хватало доброты. Я родился в Белоруссии в семье инженеров, комсомольцев, выросших на историях про Павку Корчагина и ему подобных, которые искренне верили в светлое будущее коммунизма. Мои родители были честными, никого не обманывали, старались добросовестно исполнять свои обязанности. Они обо мне заботились, помогали, очень меня любили. Но в какой-то момент я почувствовал, что их любовь ко мне несовершенна. Это было как предательство с их стороны. То они на пустом месте меня очень жестко отчитали, то как-то унизили, то выразили какое-то пренебрежение. В итоге я потерял веру в счастье, которое мог получить в отношениях с родителями.
Я находил отдушину в книгах Льва Толстого. Они мне как-то ложились на сердце. Меня привлекла идея бесконечной абсолютной доброты, абсолютного сострадания, которое на самом деле существует. Я тогда еще не верил, что есть Бог, и для меня само понятие Бога было чем-то искусственным, внешним. Но идея абсолютной доброты, абсолютного сострадания очень увлекала меня.
«Я должен развиваться» — решил я и начал заниматься воинскими искусствами: карате и ушу. Это был 1990 год, и в это время в Советском Союзе был пик популярности всех этих секций восточных единоборств, они просто как грибы росли. И я на этой волне тоже начал ходить в спортзал. По правде сказать, я был очень робким и стеснительным, и когда в спаринге кого-то бил, мне было всегда немножко не по себе. Кстати, за всю свою жизнь я так никого и не бил по-настоящему.
«Уметь махать руками и ногами недостаточно» — сказал мне один серьезный человек, — Если ты хочешь чего-то настоящего, тебе не нужны какие-то внешние техники! Тебе надо найти мастера, который сможет давать тебе внутреннюю практику». И этот тренер по своим каналам все узнал и сказал: «В Минске только два человека могут тебе помочь. Обратись к ним».
Мой новый мастер единоборств оказался кришнаитом. Но он был такой кришнаит-микс, потому что у него было и «Харе Кришна», и буддизм, и воинские искусства, и эзотерика какая-то. Он сразу сказал мне: «Если ты хочешь чему-то научиться, ты должен стать вегетарианцем». И так как я хотел чему-то научиться, то перестал есть мясо. И с этого началось самое интересное. Готовить я не умел, поэтому стал обедать в вегетарианском кафе «Лотос», в котором преданные готовили прасад. И я начал потихоньку есть этот прасад, очищаться, и мое мировоззрение начало меняться. Эта вера в какую-то абсолютную доброту — она начала проявляться. Я начал думать: «Есть какое-то высшее сознание».
Я не мог принять тот факт, что Бог — личность. Мне казалось, что в вайшнавской философии все слишком упрощенно, что должно быть гораздо сложнее. С другой стороны, я видел, что у преданных есть серьезная практика, что они полностью себя ей посвящают. Мне нравилось, что они с утра до вечера занимаются духовным совершенствованием. Это то, к чему я тоже стремился. Но я решил проверить, нет ли еще более совершенных философий. Я начал искать альтернативные практики: изучал буддизм, книги Ошо, Шри Ауробиндо… Помню, читаешь одно предложение на пол страницы и думаешь: «Вот завернули»! Меня привлекала эта идея суперментального сознания, сверхсознания, интегральной йоги. Но затем я понял, что это все теория, а на практике все гораздо сложнее. На практике я такой какой я есть, со своими анартхами, очень далекий от идеала совершенства, а те лидеры, которые предлагают свои товары на рынке эзотерики часто красиво говорят, но мало что из всего этого по-настоящему работает.
И вдруг я вспомнил про вайшнавов, которые раньше казались мне какими-то примитивными. И как только у меня появилось желание опять с ними встретиться, буквально на следующий день ко мне в квартиру позвонила девушка, которая распространяла книги Прабхупады. Я говорю ей: «Я знаю Харе Кришна». Оказалось, что в маленьком городке, в который я приехал работать по распределению, было всего лишь двое или трое преданных. Я с ними связался и они дали мне книгу «Учение Шри Чайтаньи». Вот именно в этой книге я нашел совершенную философию, которая объясняла существование личностного Бога, Его качеств, существование энергий Бога и их взаимодействие между собой. И самое главное — там была та же идея абсолютной доброты, абсолютного сострадания Бога, который хоть и является личностью, но тем не менее остается трансцендентным. И я решил глубоко погрузиться в практику сознания Кришны, и Кришна мне сразу дал какой-то неимоверный вкус: я повторял мантру и не мог остановиться. Я не понимал, что со мной происходит.
Я стал очень фанатичным кришнаитом. Когда я готовил дома прасад, никому не разрешалось заходить на кухню. Мама часто плакала. Родители вообще очень расстроились, когда я с головой ушел в Харе Кришна – они хотели, чтобы я стал ученым, и к этому были все предпосылки. Но в свете моего глубокого погружения в вайшнавизм их мечты разбивались о камни суровой действительности. Конечно, мой фанатизм вскоре прошел: помню, когда мы ездили на выездную санкиртану и останавливались у какой-то бабушки, она жарила мясо на той же плите, на которой мы готовили прасад. Причем одновременно. И ничего. До меня наконец дошло, что Кришна все понимает.
Я занимался программированием микропроцессорных систем на заводе. В какой-то момент я подал заявление об увольнении по собственному желанию. Ухожу жить в храм, говорю, все! В ответ начальник конструкторского бюро предложил мне очень серьезную должность и интереснейшую, творческую работу, да еще и повысил зарплату в два раза. И он дал мне месяц на размышление. Благодаря слушанию киртанов и лекций моего учителя Ниранджаны Свами я сделал правильный выбор. Я отказался.
«Какие у тебя отношения с родителями?» — спросил мой Гурудев перед тем, как дать мне пранама-мантру. Ну, более-менее, говорю. «Ты зачем Махараджа обманываешь? – вмешался в разговор президент нашего храма. – Какое там более-менее!? Плохо у тебя с этим все!» Я воспринял эту ситуацию как знак от Кришны и стал вкладываться в отношения с родными – начал служить им. И ситуация начала улучшаться. Но когда я вдруг переехал жить в храм, они снова очень забеспокоились. Помню, отец и мама приехали ко мне в гости и попали на праздник – Джанмаштами. Им все очень понравилось – они увидели вайшнавов, которые были гораздо более зрелыми и адекватными, чем я. А еще мама заметила, что кришнаиты в основном упитанные, полненькие, не то, что я, и она успокоилась: поняла, что голодать я точно не буду.
«Мой сын – один из самых главных кришнаитов» — говорит теперь с гордостью моя мама. Когда я поехал в Индию учиться, она всем своим друзьям рассказала, что ее сын в Индии на английском языке изучает санскрит в каком-то серьезном университете. Ей нравится, что я читаю лекции по всему миру, и что многие люди меня уважают. Для нее это – предмет для гордости. В хорошем смысле, конечно.
От влечения к женщинам меня всегда спасал сильный духовный вкус. В то время, когда я распространял книги на улицах, мне удалось понять природу женщин. Подходишь к девушке, она красивая, она улыбается тебе, все хорошо, а когда дело доходит до каких-то серьезных отношений, появляется какое-то коварство. Я понял, что если я захочу жениться, то мне придется принять человека таким, какой он есть, со всеми его анартхами, желаниями, фобиями, страхами, со всей этой женской психологией, которая совершенно непонятна для мужчин. Я решил, что не надо распыляться на все это – лучше серьезно заниматься духовной практикой. Время от времени в поле моего зрения появлялась какая-то преданная, я чувствовал, что с моей стороны есть какое-то влечение, и она тоже проявляет интерес ко мне. Но я просто продолжал заниматься тем, чем занимаюсь, и оно как-то само собой уходило. Кроме того, я постоянно наблюдал ситуацию в семьях нескольких моих друзей-брахмачари, которые все-таки женились. Я видел, что с ними происходило, и это был хороший отрезвляющий опыт.
Было время, когда я изучал санскрит по 5-6 часов в день. Тогда я проходил обучение в школе санскрита Гопипаранадхана прабху на Говардхане. Туда съехались преданные со всего мира, и они, как и я, горели общей идеей изучать шастры в святом месте под руководством садху. Ради этой идеи мы были готовы на все и переносили жуткие аскезы! Помню, первая зима во Вриндаване была для меня шоком. Хоть я и вырос в северных краях, где зимой метет метель и минус 25-30, но зима во Врадже застала меня врасплох: у нас не было обогревателей и из крана текла только ледяная вода. Ночью было очень холодно. Я спал в теплой одежде, забравшись в спальник. Кроме того, спальник я накрывал еще двумя шерстяными одеялами. При этом мне требовалось как минимум 20 минут для того, чтобы согреться, и только потом я мог заснуть. Встать на мангала-арати в таких условиях для меня в первое время было немыслимо. Но мы все делали это. Согревались мы только ближе к полудню. Выходило солнышко, и мы все вместе повторяли мантру на улице, заряжали свои батареи.
Санскрит — гибкий язык, очень личностный. Он способен выражать тончайшие оттенки эмоций. Есть бесчисленное количество вариантов того, как одну и ту же идею можно выразить на санскрите. Можно описать целую мысль одним сложносоставным словом. Фактически, можно выразить идею одним суффиксом. В русском языке такое невозможно. Санскрит гораздо более глубокий язык, универсальный, ну и, конечно, более сложный. Несмотря на то, что к тому моменту я знал два иностранных языка, санскрит давался мне нелегко. К тому же мы учились по традиционной системе, системе сутр. Это значит, что нужно было каждый день запоминать 4-5 сутр, иногда больше. Сутра – это такой большой стих на санскрите. Причем, необходимо было не просто выучить сутру, но и понять, как ее применять на практике, в конкретной ситуации, привести примеры. И когда это 10, 15, 30, 50 сутр — было более-менее легко, но когда дело дошло до 100, 200, 300 сутр, стало нереально сложно… Дело в том, что надо было не просто учить новую сутру, а еще и помнить предыдущие. То есть чтобы какую-то окончательную форму слова составить, необходимо в правильном порядке применить 2, 3, 5, 15 иногда 20, 40 сутр. Если одну сутру применишь не в том порядке, соответственно результат будет совсем другой.
После нескольких лет обучения на Говардхане мое здоровье начало разваливаться. Я подхватил какую-то кишечную инфекцию, и пища, которую я ел, практически не переваривалась, и я был вынужден очень часто ходить в туалет. Я не мог вылечиться на протяжении двух лет. Все это вкупе с большой нагрузкой по учебе, бытовыми проблемами и холодом сделало мою жизнь очень тяжелой. Почему я не бросил все? Меня поддерживал своим состраданием и добротой Гопипаранадхана прабху.
Гопипаранадхана прабху из своей школы никого не выгонял. Если он видел, что какой-то студент или преданный вел себя неправильным образом, он вызывал его к себе, общался с ним, объяснял, что так не надо поступать и смотрел, что происходило дальше. Если преданный не менялся, он опять вызывал его к себе, опять с ним говорил и так продолжалось два или три раза. Если преданный не понимал, Гопипаранадхана прабху просто начинал молиться. И буквально через пару недель происходили какие-то внешние события, из-за которых этот человек уходил из школы.
В школе санскрита я учился хорошо, был в тройке лучших. И Гопипаранадхана прабху ценил это, хотел подготовить меня как переводчика, редактора для BBT. Он видел, что мне было тяжело в последнее время, что я был на грани выживания, и многое мне прощал. Потому что он также видел, что я искренне старался служить вайшнавам, заботился о них, брал какую-то дополнительную ответственность постоянно. И может быть именно благодаря его благословениям у меня в жизни что-то получилось.
